Майя КАСЫМОВА: РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВСТРЕЧАХ

Благодарю вас за ваше творчество, вы — мой автор, вы — душка. Пока!

Размышления о встречах

Если долго-долго идти по берегу какой-нибудь замкнутости, можно встретиться с самим собой. Можно удивиться этому, а можно и не удивляться. Какая разница кого ты встретил на своём пути и с кем поздоровался, — лишь бы человек был хороший и ответил на твоё приветствие.

Замкнутостью может быть всё, что угодно. Например, дно бочки.
Тогда тебе, вполне вероятно, может встретиться ни кто иной, как Диоген.
— Хороший ты человек! – скажешь ему и фамильярно хлопнешь по плечу.
— Не распускайте руки! – в ответ скажет Диоген. И будет прав. Так недолго и бочку то его развалить.

А ещё замкнутостью может быть «островок в океане». И на « песчаном белом берегу» этого островка можно встретить мальчика, играющего с «маленьким крабом». А может быть, это будет не мальчик, а уже взрослый мужчина. И он будет плакать от непостижимости Непостижимого.
— Здравствуйте, Исикава Такубоку! Хороший вы человек … — скажу я ему.
— Здравствуйте, – ответит мне он и улыбнётся, «не отирая влажных глаз».

А вот на планете Маленького Принца можно страшно запутаться. Там, куда ни пойдёшь – замкнутость есть, а берегов нету. Ни одного берега, одни сплошные круги. И куда ни пойдёшь, обязательно столкнёшься с собой. Если не собой, так с принцем, если не с принцем, так с собой и т.д. и т.д. С ума можно сойти.
— Маленький, хорошенький Принц, здравствуйте!
Большая хорошая я, тоже здравствуйте!

А если найти дорогу к морю и пуститься в путь вдоль берега, в конце концов, можно повстречаться ещё кое с кем. Например, с чайкой по имени Джонатан. Вы её сразу узнаете – нет белее птицы, чем она, и нет стремительнее, и нет бесстрашнее, и нет сиятельнее птицы, чем она.
— Джо – на – а — а – та – а – а – н… — крикните вы над морем, расправите свои крылья, взмахнёте ими, и полетите навстречу эху в поднебесье.
А вам навстречу в головокружительном штопоре понесётся Великая чайка. И захлестнёт вас чувство безграничной свободы. И всё тело ваше, от кончика одного крыла до кончика другого станет вашей мыслью…
— Здравствуйте хорошая чайка по имени Джонатан Ливингстон!

Берега, берега, берега…
Сколько встреч они в себе таят, ждут не дождутся встреч с вами, если вы хороший человек, или хороший поэт, или хороший принц, или хорошая чайка… Поэтому не останавливайтесь долго на одном месте, продолжайте идти. Можно объять необъятное! Можно залюбоваться облаками или закатом, полётом птиц или цветением вишен, неважно где, — на дне бочки или на другой планете, на маленьком островке или
на огромной суше. Но кто вам сказал, что нужно только здороваться, можно сказать и до свидания.

— Посмотрите, вы на берегах бесчисленных миров! Там вдалеке вы видите убегающего человека в чёрном. Он – до свидания, нет, даже прощай, а за ним по пятам бежит Стрелок – он — здравствуйте. Не бойтесь запутаться, иногда — здравствуйте – можно сказать вслед за — до свидания.
— Здравствуй, Роланд, хороший человек! Желаю удачи! Тёмная башня ждёт вас, словно влюблённая дева, вглядываясь вдаль с туманных берегов ускользающего мира.

Нескончаемы берега у океанов. Само слово – океан, вмещает в себя только великое, огромное, необозримое… Долго, долго нужно идти по берегам океанов, но замкнутости можно и не найти. Просто может не хватить жизни, ещё чуточку жизни. Что же это? Смерть? Вглядитесь, этот берег усеян тушами огромных китов. Жизнь, агония, смерть…
Никакого — до свидания, никакого – здравствуйте, — только молчание.
Что это?

Я пристально всматриваюсь в близлежащего кита и вопрошаю – Почему?.. Столько мольбы и сострадания в моём взгляде и вот, мы встречаемся глазами. Умирающий взгляд кита поражает меня своей осознанностью, и я слышу ответ — Константа…
И мне всё становится ясным.

Мир – это порядок. Любое нарушение законов этого порядка недопустимо! Человечество жертвует во имя соблюдения непоколебимой величины порядка – Константы, своими особями – войны, стихии, всякого рода катаклизмы, пандемии болезней уносят тысячами и тысячами людей в мир небытия. И человечеству не нужны массовые самоубийства, как например китам. Киты же, как самые высокоорганизованные и представительные особи млекопитающего мира, осознанно взяли на себя миссию жертвенности во имя Константы, во имя порядка на нашей планете под именем Земля…

И наступит ночь. И мир погрузится во тьму. И мир подготовится отойти ко сну. И вот тогда можно тихонько сбежать к ещё одним берегам. О, это необычные берега! Совсем не такие, на которых ты уже побывал. Это призрачные берега твоего сознания, и за этими берегами плещется океан подсознания. Далеко не всякому удаётся это путешествие. Может быть, там состоится самая важная встреча в твоей жизни. И если тебе повезёт, то ты скажешь самому Хорошему во всех мирах заветное слово – Здравствуй! И возможно, он тебя спросит –
Ты будешь?
А ты ответишь —
Буду!
И миллиарды звёзд тебе крикнут –
Будь!
Будь хорошим человеком!
Будь Буддой!

Муравьиный путь

— Ты опоздал, муравей, — сказала я. — Тебе уже некуда идти.
И если бы он это услышал, всё равно не перестал бы искать выхода из того положения, в которое его поставил мой блокнот, лежавший на подоконнике белой бумажной глыбой.
— Не твоё дело, — сказал бы он. — Сам знаю, куда и как мне идти.
— Ошибаешься, милый муравей. О, если б мы знали, куда нам идти в этом мире…

— А я знаю, почему не приняли его рукопись, — объявили мне Ленка, как только я появилась в дверях её квартиры и, немного помолчав, затараторила —

потому что Он является тому-то тем-то,
потому что Его невзлюбил за то-то тот-то,
потому что у Него нет того-то, того-то,
потому что… и так далее, и так далее…

И знаю, что Его связывает с тобой, — в заключении сказала она, при этом испытывающе посмотрев на меня.
— М-м-м-да-а..- ответила я, усаживаясь на ковре напротив её кресла и, в свою очередь, внимательно посмотрела на её лицо. Просто так. И вдруг впервые заметила на её левой щеке, у самого носа, маленький, бледный шрам. Интересно, — подумала я — а остаются подобные вещи там, внутри?

Ленка всё болтала и болтала без умолку уже о чём-то другом, и как всегда то слишком громко, то переходя почти на шёпот, и одновременно не спуская глаз с мелькающих с удивительной быстротой, вязальных спиц. Она всё время что-то вязала. А я смотрела на её шрам, который то исчезал в носогубной складке, то снова появлялся. И в моём сознании возникала маленькая девочка, очень похожая на Ленку. Такой, видимо, она
была в детстве — пронеслось у меня в голове. Она стояла у старомодного радиоприёмника в коротеньком ситцевом платьице, русоголовая и было ей лет пять — шесть, и крутила обеими ручками регулятор громкости. И по мере того, как повышался и понижался голос диктора, маленькая Лена увеличивалась до большой Лены, и опять уменьшалась и опять увеличивалась. Да-да-да, так надувают и выпускают воздух из воздушного шарика, — вот опять большая и вот опять маленькая. Мне стало ужасно смешно от такого зрелища. Я стала потихоньку хихикать. До моих ушей доносился монотонный голос диктора. Я прислушалась. Боже мой, так это ж Ленкин голос!

— Что с тобой? Я спрашиваю тебя. — Что с тобой? Ты меня слышишь? — кричал мне в ухо голос диктора. Ленка стояла надо мной и испуганно всматривалась в моё, видимо изменившееся, лицо. Стояла невыносимая тишина. Куда-то исчезли девочка и радиоприёмник. Я почувствовала, как тяжелеет воздух вокруг меня и мне становится не по себе. Я вышла на улицу.

Улица, ах улица моя! Нет, ты не улица, ты — речка, — быстрая, весёлая, журчащая, одним словом, горная. Эге-ге-е-е-й-й! Эй, люди и вы — не люди, слышите? Вы — бабочки, комары, муравьи, барсы и тигры, серны и олени, зайцы и лисы, волки и медведи. Но есть среди вас и камни, и цветы, деревья и кусты. Но самые счастливые из вас те, кто птицы. О, если бы я была птицей! Я бы выбрала себе жизнь орлицы, — чтобы выше всех, чтобы сильнее всех, чтобы зорче всех, чтобы храбрее всех!

Вы спрашиваете, где же горы?
Да вот же они — эти огромные дома по обе стороны от речки. Какие хотите — двухэтажные, многоэтажные, классические, современные, со шпилями и с антеннами, с витиеватыми водосточными трубами и с печными трубами, с крышами и без, с мансардами и с мезони-нами, в готическом стиле и барочно-рококочном, с резными ставнями и с купеческими
крылечками, с колоннами и с балкончиками, с цветами и палисадниками и т.д. и т.п…

Горы, мои горы — это вы! Эге-ге-е-е-й-й! А поток машин,- вы только представьте,- это нетерпеливые, задиристые, сумасшедшие волны, обгоняющие друг друга. Это — желтые,
серые, голубые, красные, зелёные, чёрные — рыбки с бамперами, с фарами и с антеннами,
это плоты — непоседы, это всевозможные лодки, бесстрашно мчащиеся по горной речке!

У-у-ли-и-и-ца-а-а…

— Привет!
Я оглянулась, это был Он. Улыбался и смотрел весело в глаза. Откуда Он взялся на
моей улице?
— Привет, а ты… откуда?
— Был в издательстве, мою рукопись приняли. Всё о`кей!
-А-а-а-а… — я вдруг вспомнила Ленку и моё недавнее состояние. Горы, речка, цветы
и бабочки — всё куда-то поплыло назад. Как будто невидимый гигантский пылесос
втянул их в себя. Тёмная капля какой-то жидкости капнула на пылесос. Всё скрылось
за этим пятном. Улица моя исчезла. Мы стояли на обыкновенной улице. Мимо проходили обычные люди, проезжали обычные машины.
— М-м-да-а… — многозначительно сказала я. Оставалось только покачать головой и попрощаться. Но вдруг Он предложил сходить с ним в кино и я… согласилась.

Ленка любила меня по-своему. Она с усмешкой называла меня иногда «ребёнком»,
иногда ласково «смуглянкой». И ещё она любила, закутавшись в плед, сидеть в любимом кресле, болтая о сплетнях издательства, где она работала корректором или читая какую-нибудь книгу, или вывязывая очередную деталь будущей кофточки. А я любила сидеть на ковре подле неё и мечтать, как мечтают в двадцать лет — о светлом будущем, о любви, о славе поэта и писателя (я училась в Литературном институте и писала стихи и рассказы).

Ленка иногда гладила меня по волосам, густым и чёрным и восхищалась ими. А я покорно подставляла свою голову её ласковым рукам. Мне было понятно её желание ухаживать за мной, как за маленькой — поить, кормить и, конечно же, читать нравоучения. Возможно, я утоляла собой её материнскую тоску по ребёнку, которого у неё не было. Ей было уже лет под сорок, и мужа тоже не было. И, возможно, она была права, когда говорила — Будь благоразумна! А я смеялась, потому что она была для меня прежде всего подругой, с которой можно поссориться по пустякам и тут же помириться, которую можно выслушать, но сделать по-своему.

К тому же иногда она сама казалась мне взрослым ребёнком. Я смеялась и рассказывала ей о том, какая у нас бывает летом жара в Средней Азии, что термометр в тени достигает 50 градусов. Ленка приподнимала кверху брови, что означало удивление, и слегка покачивала головой. Но это не так страшно, успокаивала я её, потому что жара у нас сухая и переносится не так плохо. И ещё я пыталась ей описать какими бывают цветы гранатового кустарника, с четырьмя удивительными по красоте и нежности, продолговатыми алыми лепестками и бархатными чёрными тычинками. Но они не пахнут! А потом, в конце концов, приходила к выводу, что их невозможно описать,
их нужно только видеть. И ещё со знанием дела уверяла в том, что свою злополучную
бородавку на пальце руки я сводила инжирным молоком. И как здорово это помогает.
И сожалела о том, что инжир растёт только у нас, на юге. Только вот шрамы-то так и остаются.

Я опять сидела напротив Ленки и невольно посмотрела на её левую щёку, на шрам.
— Фу ты, наваждение какое-то! — поймала я себя на этой мысли, отвела глаза и пересела поближе к её креслу. Я была счастлива. Я вспоминала Его. И рассказывала понемногу, не торопясь о себе (я ведь давно была в него влюблена, и Ленка об этом знала) и о Нём. Да, я была счастлива. Неожиданно Ленка прервала мой рассказ.

— Ребёнок ты мой! Что ты делаешь? Я тебя просила забыть о Нём? Ведь ни к чему хорошему это твое увлечение не приведёт. Ты для него просто экзотика, он никого
не любит по-настоящему. Для него важнее связи, нужные люди в его писательской карьере. Ты меня поняла, смуглянка? Будь благоразумна, забудь о нём. И вообще, зачем
нужны эти мужчины? — она продолжала гладить меня по голове, пока произносила эти
слова.

Мне вдруг впервые стало неприятно от прикосновений её рук. Я одёрнула резко голову, собираясь привстать, и почувствовала боль. Ленкины пальцы запутались в моих волосах. Она высвободила их и непонимающе смотрела на меня. А я стояла перед ней, тупо уставившись на её пухлые белые руки. Я смотрела на её пальцы с омерзением и шептала себе про себя — Её пальцы развратны, её пальцы порочны. Как я этого раньше не замечала? Особенно противны эти ямочки! А ногти-то, какие — бледные, безжизненные. Я не могла понять, что происходило в эти минуты со мной. В ушах стоял чей-то голос, который когда-то мне о Ленке сказал — Она же островитянка с Лесбоса! Ха-ха-ха-ха! Что, не знала? Островитянка! хи-хи-хи-хи!

У порога я оглянулась и спокойно, уже глядя в её вытянувшееся от удивления лицо, сказала — Я и Он едем в Грузию. К Его друзьям.

Стучали колёса. Я слушала, как стучат колёса. Так слушает старый доктор больное сердце безнадёжного пациента, внимательно и с сочувствием.
— Конец, конец, конец — говорили они мне. Нет, нет — отрицательно качала я головой и улыбалась. Не так. — Я люб — лю — те — бя — нет, не получается. Колёса стучат не так. Они стучат только одно — Конец, конец, конец…

Поезд ехал вторые сутки. За окнами пролетала ночь.
— Скоро Москва — сказал Он.
— М-м-да-а-а… — ответила я.

Он спал напротив, а я усевшись в угол нижней полки в полутьме смотрела на Его лицо. Оно дышало безмятежностью юности, лишь две продольные морщины на лбу хранили в себе житейские тревоги и заботы, тайну прожитых трёх десятков лет. Я всматривалась в каждую черточку Его лица, будто стараясь оставить где-то в укромных местах моей памяти эти чуть вздрагивающие ресницы, эти чуть полноватые губы, эти вьющиеся светлые волосы, беспорядочно спадающие на такое родное и такое чужое лицо.

Я любила этого человека. Я любила Его голос, Его неуклюжие жесты, Его смешные манеры выглядеть корректным и внимательным. Я любила Его беспомощное молчание и пугающие действия Его совести, которая в бессилии отступала перед Его практицизмом. Я видела внутреннюю борьбу двух Его «Я» и я любила эту борьбу. Я любила Его даже тогда, когда презирали другие. Я смотрела на Него и плакала от внезапно нахлынувшей
грусти. Неужели это всё? Неужели, душа моя, ты так и не смиришься с тем, что неприемлемо для тебя?..

ТРИ ЛИРИЧЕСКИХ ОТСТУПЛЕНИЯ

I. Уставшие, но всё же довольные бесконечными разговорами и бесконечными путешествиями по улицам и задворкам Тбилиси, мы возвращаемся к старой хозяйке, у которой мы временно поселились. И вдруг у развилки трёх улочек мы неожиданно наталкиваемся на огромный кожаный чемодан, который важно греется посередине пустынной улицы. Оглядываемся – никого нет. Солнце палит нещадно Ну кто же в такую жару высунет нос из дома?

— Это Грузия! – восклицает Теймураз.
Мы хохочем и идем дальше. Чемодан сердито косится в нашу сторону.
Ах, Грузия, Грузия…

II. Отдохнувшие после прогулок, но возбуждённые следующей нашей поездкой, мы выпрыгиваем из трамвая в центре городской площади. Мы. Едем на море. Ура-а-а!
— Ребята, смотри! – говорю я.
Мы оборачиваемся. Прямо перед нами на стене старого кирпичного дома висит киноафиша. Большими красными буквами написано –
_____________________________________________________________

кинотеатр
« колхида»
С е г о д н я

« г р ы б н о й

д о ж д »

нач. 8 час.
____________________________________________________________

— Это Грузия! – восклицает Теймураз.
Мы хохочем и бежим дальше. Буквы вздрагивают и начинают то ли от негодования, то ли от стыда ещё больше краснеть. Они готовы стечь бурой краской с афиши и провалиться сквозь землю.
Ах, Грузия, Грузия…

III. И опять уставшие, но довольные и весёлые, мы едем с моря. В автобусе «море» народа. Все улыбаются, все едут домой. Скоро сядет солнце. Водитель автобуса на очередной остановке поправляет в зеркале кабины свою огромную, круглую и плоскую, как блин, кепку. Вдруг он замечает, как следующий за ним по маршруту автобус обгоняет его и мчится вперёд. Народ в салоне дружно охает. Это водитель резко нажимает на педаль скорости и мчится вдогонку за беглецом-наглецом. Но куда там! Того и след уже простыл. Люди только и успевают перекатываться с одной стороны салона на другую. Мы тоже перекатываемся и успеваем при этом дружно прокричать — У=у-у-у-х!

На остановках под хлопанье открывающихся и закрывающихся дверей, пассажиры вылетают и залетают в автобус со скоростью поддерживающих фанатов. Ну вот, вот он – наконец-то появился, впереди!
Ещё немного, ещё поднажмем, ну, ну – ещё чуть-чуть! От происходящего гама и шквала в автобусе, мост, на который он просто взлетел, рискует провалиться в Куру, а заодно и мы с ним. Ещё, ещё! И….
-Го-го-го-го-го!!! – раздаётся победный клич. Огромные, волосатые и жилистые руки водителя вздымаются вверх, до самого потолка кабины и сотрясают воздух. В зеркале, задребезжавшем от хохота, отражается широкая победная улыбка водителя. Хохочут и довольные пассажиры.

— Это Грузия! – восклицает Теймураз.
Мы хохочем и едем дальше.
Ах, Грузия, Грузия…

Ночь. Ты тихонько встаёшь с постели, на цыпочках подходишь ко мне. Вглядываешься в моё лицо. Спит. И выходишь в тамбур. Поезд мчится в Москву, а Ты бежишь по вагонам обратно в Тблиси. Таким длинным оказывается этот поезд. А может быть, Тебе просто удалось повернуть время обратно? На ходу Ты спрыгиваешь в темноту. Ночь. Город спит. Ты, пугая ночных бродячих кошек, бежишь по улицам. Ты ищешь что-то. А… вот и развилка трёх улочек. А… вот и тот самый чемодан.

Фонари таращат на Тебя дневного света глаза. Ты воровато оглядываешься, хватаешь чемодан и бежишь дальше. Тени платанов скрывают твою тень. Ведь они глупы, эти платаны и к тому же сонливы. Ты невидим. Осторожно. из-за угла дома Ты внимательно осматриваешь площадь. Никого нет. Ночь. Все спят. Медленно и опять же на цыпочках Ты подходишь к киноафише, озираешься и что-то достаёшь из кармана. Твои руки дрожат. Ты ими что-то делаешь на афише и убегаешь.

Ну-ка, ну-ка… что ты там сделал на афише? А-а-а, ты исправил ошибки, зачеркнул «Ы», а
сверху приписал «И», и добавил «Ь», мягкий знак в конце слова. Вдруг слышится легкий шумок, платаны просыпаются и начинают испуганно оправдываясь, что-то рассказывать внезапно налетевшему ветру своими крупными прохладными листьями. Шум усиливается,- это ветер пытается сорвать киноафишу. Но она только зависает. Вот таким образом –

( этот угол свисает )
____________________________________________________

кинотеатр
« колхида»
С е г о д н я
И
« г р ы б н о й
д о ж д » Ь
нач. 8 час.

___________________________________________________

А ты бежишь дальше. Тебе надо успеть. Вот и автопарк. Но где же тот злополучный автобус? Здесь их так много – который же из них? Ты всматриваешься в каждый автобус. А они спят, уткнувшись почти что друг в друга, и ни о чём не подозревают. Ты опять оглядываешься. Ночь. Все спят. Твою вороватую тень кто здесь может скрыть? Ты боишься — скорее, скорее. Надо успеть записать его номер. – Уж я ему покажу как нарушать правила и обгонять другие машины! И хозяину – водителю покажу! Ты поднимаешь вверх указательный палец и грозишься в темноту. Но надо бежать дальше. Чертыхнувшись, Ты убегаешь. И вот, Ты уже стоишь у запертых ворот дома старой хозяйки, у которой мы поселились. Ещё мгновенье и вот Ты перелез через высокий забор и вот, Ты уже во дворе, и вот Ты уже в доме. И вот Ты на цыпочках подходишь к кровати спящей старухи и шепчешь ей прямо в ухо –

Я хотел бы спросить, то есть…э-э-э, не угодно ли вам
…этого, то есть того самого. Может надо сходить на
базарчик, то есть я сбегаю… быстренько на базарчик.
Ну куплю то, что вам надобно…кинзы, картошечку,
картошечку не изволите ли и того самого …бадржа-
нов, то есть синеньких?

Хозяйка спросонья открывает глаза, вздрагивает и, испуганно отшатнувшись, кричит. Но вдруг её крик затихает и со слабым вздохом выскальзывает в темноту белесоватой бесформенной массой и, сделав круг в воздухе, начинает прожорливо втягивать в себя дряхлое сонное тело старухи, при этом увеличиваясь на глазах в размерах. Но вдруг из-за
штор появляется маленький бледный шрам в виде веретенообразного человекоподобного существа и начинает спокойно поглощать крик, который уже превратился в писк. Кляц — кляц – кляц! Маленький бледный шрам направляется к Тебе. Да какой же он маленький, да какой же он бледный! Ого- го, какой он большой! Ого- го, какой он свирепый ! Ты застываешь на месте, съёживаешься, скрючиваешься и начинаешь размахивать руками и прятать искаженное лицо в воротник рубашки.
— Не надо, не надо, не надо! Не на-а-до-о…
— Потому что! Потому что! Потому что! – повторяет зловещий шрам и …

— Ку – ку! Уже Москва… — Он стоит, склонившись слегка надо мной. Я протираю глаза и тут же, вспомнив свой кошмарный сон, невольно перевожу свой взгляд на Его ноги. Нет, не на цыпочках.

Ленка, как всегда укутавшись пледом, забирается в кресло, берёт книжку, но тут же её откладывает и смотрит выжидательно, но с некоторою обидою, на меня. Я сижу, как всегда, на ковре и молчу. Стоит необычная тишина. Только где – то в глубине комнат тикают часы. Я вдруг с удивлением вслушиваюсь в них и слышу –
— Ко – нец, ко – нец, ко – нец …

Муравья невозможно держать на привязи. А козу можно. Для козы главное, чтобы трава была посочней. Поймаешь козу, обвяжешь вокруг шеи верёвкой, забьёшь колышек и лежи себе неподалёку, лишь иногда поглядывай на неё. А то ведь может и увлечься травкой и потянуть за собой колышек.

А муравью что? Муравью путь нужен свободный. И даже если путь завален всякими блокнотами, ручками, рукописями или пепельницами, он всё равно будет идти туда, куда ему нужно. Покружится, повертится, пошевелит усами и дальше…

Я очень рада тебе, с одной стороны, и очень огорчилась, узнав о твоей болезни и утрате… Напиши мне на мой культурологический сайт http://www.caravanarba.org/index.php/ru/ Так я смогу получить твой электронный адрес. Надеюсь, быстро спишемся и созвонимся…
Или попроси у Рифата мой мэйл!

Целую, до очень скорой связи

Инера

http://www.uzlit.net